Один из основополагающих принципов правосудия – никто не может быть назван преступником иначе, как при наличии соответствующего судебного решения. С этим не собираюсь спорить, хотя скорее всего речь идет о высказываниях официальных, а не частных лиц. Тем не менее, следует подчеркнуть, что на этом суде рассматривается вопрос, являются ли клеветой утверждения, распространенные мной на основании публикаций в средствах массовой информации и открытых к доступу документах, как и мое право публично излагать свое мнение.

Это означает, что считающие себя потерпевшими Миндаугас Дуда и Юстас Лауцюс, как и их представитель обвинитель Аудрюс Мейлутис, на этом суде должны были доказать, что мои утверждения не соответствуют действительности, а никак не то, что они являются клеветой только потому, что суды не доказали их (М. Дуды и Ю.Лауцюса) вину, или что по рассматриваемым ими делам не было процессуальных жалоб. Ведь при наличии в печати множества обвинений на их счет у них была прекрасная возможность в той же печати публично опровергнуть такие обвинения по известным пунктам, но они этого не сделали.

Так например, общественность ни разу не услышала ответа на пожалуй самое тяжкое обвинение, почему дело Эгле Кусайте рассматривается с июня по 24 октября 2099 г. а не с 2003 г., когда Департамент госбезопасности (ДГБ), в нарушение собственного закона о предупреждении, начал против ребенка, 13-летней девочки, провокационные оперативные действия.

На этот и на ему подобные вопросы прокуроры никогда не ответили, не сделали этого и на этом суде после всех моих усилий пробиться к обоснованию конкретных утверждений, называемых клеветой, когда особые усилия требовались для отражения замечаний, что я якобы говорю не о своем деле, рассматриваемом в этом суде.

Спор о своем – не своем считаю бессмысленным, поскольку хотя бы в том нашумевшем, из-за которого возникла и так наз. моя “клевета”, т.е. в деле Эгле Кусайте, как и в других известных и упомянутых в моих заявлениях случаях, судьи никогда не воспротивились ни одному из требований прокуроров, прокуратура же никогда не имела разногласий с ДГБ. При такой ситуации вообще невозможно надеяться не только на то, что когда-либо будет суд и войдет в силу приговор, но и что вообще начнется досудебное расследование подозреваемых антигосударственных деяний прокуратуры.

Для того, чтобы дошли до суда подозрения, неоднократно излагавшиеся как в печати, так и в открытых письмах общественных деятелей, был нужен автор, которому бы удалось спровоцировать суд хотя бы против самого себя за „клевету“, т.е. за подачу этих подозрений как несомненных преступлений.

Поэтому защищаться в том, что я излагал правду, мне было особенно трудно, поскольку формально мое дело действительно мое, а не Кусайте. Поэтому суд меня останавливал, что нельзя говорить о совсем другом деле.

К счастью, несколько более важных аргументов мне удалось изложить и дождаться от обоих потерпевших как уже упоминавшегося основного аргумента, что по отношению к ним не существует вступивших в силу судебных приговоров, так и иных.

Аргументация потерпевших и их ответы не изменили моего убеждения в том, что мною была сказана правда. Гораздо больше могло проясниться в случае, если бы в качестве свидетелей были опрошены все просимые мною лица, поскольку показания профессионала Альгирдаса Эндрюкайтиса, досконально изучившего известные факты о деяниях, совершенных обоими потерпевшими, могли стать прекрасным доказательством моей правоты, но никак не были бы рассмотрением якобы совершенно постороннего дела.

К сожалению, отвод этих свидетелей не только существенно ограничил мои возможности воспользоваться этим судом для раскрытия подозреваемых деяний потерпевших, за разглашение которых меня обвиняют в клевете, но тем самым ограничил и возможность для моей собственной защиты.

Как упомянуто, основным мотивом отвода был тот, что показания свидетелей относительно дела Кусайте связаны с процессом, проходящим в компетенции другого суда, а не этого, на котором рассматривается возбужденное против меня дело о клевете и оскорблении. Тем не менее, когда именно здесь Миндаугас Дуда рассказал о своей роли в деле Эгле Кусайте, суд задал ему вопрос по тому же делу Кусайте и на этот вопрос он отвечал еще более подробно.

На мой вопрос Миндаугасу Дуде, правда ли, что 29 10 2010 в обвинительным акте по делу Эгле Кусайте он указывает на «ее связь с действующей в Российской Федерации международной террористической группировкой Эмират Кавказ», т.е. придерживается принятой в России правовой характеристики кавказского освободительного движения как международного терроризма, Миндаугас Дуда ответил, что не помнит была ли структура его фразы такой, какой я ее изложил, однако при рассмотрении дела Кусайте действительно обсуждались имеющие место в России террористические акты и действующие там террористические группировки и лица.

Сомневаюсь, что в связи с делом Эгле Кусайте обсуждалось хотя бы и с работниками ФСБ действующее в России главное террористическое лицо, которое организовало подрыв жилых домов, чтобы обвинить в этом чеченцев и в первый раз стать президентом России, а потом отличилось в чеченском геноциде, а также убийством гражданина Великобритании Литвиненко и, как показывает комиссия Мацеревича при Сейме Польши, – убийством польской элиты под Смоленском. Зато Эгле Кусайте обвиняется в терроризме из-за желания взрывать в России военные базы, хотя такое деяние не может рассматриваться как террористический акт, если Литва не находится в военном союзе с Россией, а в самой России с самого момента ее агрессии против законно объявившей о своей независимости Чечении формировались две воюющие стороны: официальная российская и партизанская освободительная северо-кавказская.

Поэтому желание участвовать в военных действиях на одной из этих двух воюющих сторон является законным правом всякого гражданина третьей страны по международным конвенциям, так что в таком случае Эгле Кусайте желала быть комбатанткой на стороне воюющих северокавказских партизан. Это не является никаким участием в террористических действиях, поскольку террористические действия есть то, что направлено против гражданских лиц – их убийство или взятие в заложники, но никак не нападение на военные структуры. Если северокавказские мусульмане в ответ на действия геноцида со стороны российской военщины на Северном Кавказе на самом деле совершали террористические акты против гражданских лиц в России, то только они за это и отвечают, а никак не Эгле Кусайте, если она желала взрывать не гражданские лица, а военные базы.

Я тоже заявляю о своем желании взрывать российские военные базы, напр., взорвать 102-ю стратегическую военную базу России в Армении. Не существует литовских законов, которые бы препятствовали такому решению. В этой войне на стороне чеченцев за их свободу пал под Аргуном Линас Велавичюс из Лауксаргяй. На средства литовского государства тело героя было перевезено и похоронено в Литве.

Я уважаю Эгле Кусайте за такое благородное желание, но сомневаюсь, было ли так на самом деле, поскольку она была еще несовершеннолетней, когда ДГБ, нарушив в собственном законе статью 8(1) о предупреждении, стал предпринимать против нее оперативные действия, чтобы спровоцировать ее на терроризм, а потом использовать для своего сотрудничества с ФСБ, наследницей КГБ, в интересах России. Поэтому все наши прокуроры переняли российскую трактовку, что Имарат Кавказ якобы международная террористическая организация, а не народно-освободительное движение религиозного направления.

Стараниями России амир Докку Умаров действительно объявлен международным террористом за подрыв экспресса Москва–Петербург, на котором разъезжает путинская элита, за взрывы в московском метро и в Домодедово как акцию отмщения после убийства в Чечении гражданских лиц, собиравших в лесу черемшу. Однако этого нельзя утверждать о Имарате Кавказ, тем более, что в настоящий момент его вооруженным силам запрещено предпринимать какие-либо акции против гражданских лиц в России, а разрешено уничтожение только российских военных структур и уголовных банд Министерства внутренних дел, включая работников ФСБ.

Как видим, такая ситуация совершенно соответствует послевоенной ситуации в Литве, когда российские оккупанты и их литовские прислужники называли литовских партизан бандитами. К сожалению, искаженное восприятие нашими прокурорами событий в России не ограничивается только плохой ориентацией, где Литва, а где Россия, но от большого усердия ведет и к предательству собственных граждан, как видим на примере Эгле Кусайте, и к попранию прав.

Наверное, поэтому Миндаугас Дуда ничего не ответил на несколько моих вопросов о своих деяниях, которые по словам обвинителя Аудрюса Мейлутиса, не соответствуют действительности. Например, я напомнил Миндаугасу Дуде о его прошлогоднем требовании от 24 марта взять Эгле Кусайте под стражу, поскольку получена информация о ее общении с арестованными в Москве Магмадовыми через мать Магмадовых, хотя такое общение не только не являлось процессуальным нарушением, но и сама информация могла быть получена только от российской ФСБ. На это Миндаугас Дуда ничего не ответил. Не ответил он и на вопрос о совместном с Юстасом Лауцюсом нарушении статей 7-2, 20-3, 22-3, 44-5, 44-7 Уголовно-процессуального кодекса (УПК) Литвы, когда они отклонили все 15 просьб Кусайте, а также о том, как он сам отклонил 13 ее просьб дополнить досудебное расследование.

Не ответил он и на вопрос, почему стремился сделать затребованный Россией опрос Кусайте ничтожным, лишив ее возможности отвечать под присягой.

Само собой разумеется, что при таких обстоятельствах одних лишь утверждений Миндаугаса Дуды, что никакой суд не признал его преступником, явно недостаточно для того, чтобы я мог изменить свое мнение как высказанное в моей статье, за которое я призван к уголовной ответственности, так и позднее подробно разъясненное в моем письме к суду, которое находится в моем деле.

Подобным образом не убедили меня показания Юстаса Лауцюса и его ответ на мой вопрос, прав ли был Альгимантас Клюнка, утверждая, что работники российского ФСБ „не имели права осуществлять на территории Литовской Республики никаких самостоятельных следственных действий и их не осуществляли“. На это Юстас Лауцюс без аргументации воскликнул „Именно так!“, наверное имея в виду слово „самостоятельных“. Разумеется, что самостоятельно русские даже не попали бы и в здание генеральной прокуратуры.

Однако осуществление действий не означает одну лишь возможность встретиться с Эгле Кусайте, но именно производство следствия, т.е. ведение допроса, во время которого русские спросили ее о знакомстве с Заремой Мужахоевой, а Юстас Лауцюс, как сказано в постановлении прокурора Гинтараса Ясайтиса от 20 12 2010

"...не оставлял Э. Кусайте наедине с работниками российской ФСБ ни на минуту ни перед опросом, ни во время него, ни после него. Все ее разговоры с этими работниками он слышал и в них участвовал".

Мало того, ведь и сам заместитель генерального прокурора Витаутас Баркаускас разрешил русским с 22 03 2010 на территории Литвы участвовать в следственных действиях по делу Магмадовых Nо 171822. Опрос и является частью следственных действий, а как видим из замечания Ясайтиса, не русские участвовали в осуществлявшемся Лауцюсом опросе, а напротив, Юстас Лауцюс участвовал в осуществлявшемся русскими опросе.

Утверждение обоих прокуроров, что работники ФСБ законно подписались под протоколом допроса, непонятно, если его осуществляли не они, а Юстас Лауцюс. Законность была бы доказана, если бы Юстас Лауцюс или Миндаугас Дуда на суде назвали бы и прочитали статью УПК, по которой протокол допроса могут подписывать те, которые не являются участниками процесса. Участниками какого процесса были те три представителя России? Если трудно указать такую статью, то пусть хотя бы укажут действующие в Европейском Союзе конвенции о международном сотрудничестве, по которой регламентируются визиты спецслужб в чужие государства для участия там в допросе граждан чужого государства, чтобы затем расписываться на протоколах допроса.

Договор 1995 г. о правовой помощи между Литвой и Россией также не упоминает подобных правил, но говорит не о спецслужбах, а о правовых учреждениях. Поэтому не убедителен относительно моей „клеветы“ и аргумент Юстаса Лауцюса, что якобы „все действия с международным элементом в деле Кусайте производились так, как требуют международные договора о правовой помощи: по их просьбе участвовать в деле, полученной официально. Российским работникам не было дано возможности задавать Кусайте вопросы без присутствия литовского прокурора. Все вопросы задавал я в присутствии представителей России и избранного Кусайте адвоката. Нет ни одной процессуальной жалобы относительно моих противоправных действий“.

Однако законы Литовской Республики и двусторонний договор с Россией о правовой взаимопомощи не предусматривают никакого процессуального участия российских спецслужб в гражданских и уголовных делах на территории Литвы. То, что якобы „нет ни одной процессуальной жалобы относительно моих неправоправных действий“, когда в печати они публично названы неправоправными, только показывает, что Юстас Лауцюс оказался не способен на основе действующих законов публично и точно обосновать правомерность процессуального участия ФСБ на территории Литвы, как не доказал и на этом суде.

Вывод о участии ФСБ может быть только один: это превышение служебных полномочий, повлекшее тяжелые последствия.

Перечисляя пять пунктов, по которым распространенная мною информация не соответствует действительности, Юстас Лауцюс приписывает мне не существовавшее высказывание, будто он соучастник убийства Витаутаса Поцюнаса, и начинает объяснять, что соучастник убийства это тот, который участвует в убийстве.

Ничего подобного я не утверждал, но говорил о юридическом соучастии, т.е. о прикрытии, которое несомненно не он сам придумал, но которого потребовали организаторы убийства. Здесь уместно обратить внимание на трактовку Юстаса Лауцюса, что когда через три месяца после начала досудебного расследования он его прекратил, вышестоящий прокурор, а это видимо Альгимантас Клюнка, подтвердил его выводы. Это и не удивительно, так как в этом отношении не видать никакой разницы между прокурорами.

Но, говорит Юстас Лауцюс, после обжалования этого решения и возобновления расследования, оно снова было прекращено (очевидно имеется в виду – контролером Миндаугасом Гилисом) на том же основании. Потом, говорит он, снова была жалоба судье досудебного расследования, и расследование проходит и в настоящее время. Но ведь досудебное расследование проводится только при наличии признаков преступления. Как же может быть прав Юстас Лауцюс, что они отсутствуют и решения о прекращении были совершенно правильны и обоснованы, раз вышестоящие прокуроры повторяли: все правомерно, сделано все возможное, признаков преступления нету.

Как же нету, если расследование идет уже шестой год!

Аргументацию Юстаса Лауцюса, почему мои слова о предательстве не соответствуют действительности, рассмотрю чуть позже. Но на его утверждение, что моя информация не соответствует действительности, раз никакой суд не признал его преступником, надо ответить, что если бы признал, не надо было бы и подымать тревогу. Однако едва ли возможно дождаться такого суда, когда в Литве все резонансные дела застревают, а доверие народа к судам упало до 20 %.

То, что гармоническое единство прокуратуры, ДГБ и судов и нежелание властей реагировать на беспокойство общества имеет признаки преступного антигосударственного деяния, это не только одно лишь мое мнение. Я же понимаю так, что как в случае Витаутаса Поцюнаса, так и в случае Эгле Кусайте Юстас Лауцюс не был никаким обособленным деятелем, но лишь одним из членов команды, которая прекрасно знала, что совершает преступления.

Об этом свидетельствует хотя бы ясный факт подделки документа в виде искажения перевода с русского языка на литовский. Как упоминалось, согласно литовско-российскому договору 1995 г. о правовой помощи все контакты должны вестись только на одном уровне через правовые учреждения, т.е. либо через министерства юстиции, либо через генеральные прокуратуры, но не между последней или даже ДГБ и каким-то отделом русской госбезопасности. 11 01 2010 официальный представитель российской ФСБ контр-адмирал В. И. Дидык в своем письме на двух страницах No 63 исполняющему обязанности директора ДГБ Литовской Республики Ромуалдасу Вайшнорасу указывает:

«В октябре месяце 2009 года на адрес ФСБ Российской Федерации от Вас получены данные /.../“ В литовском переводе в тексте нашей прокуратуры это звучит так:». В октябре 2009 г. Российской федеральной службой безопасности получены данные /.../“, т.е. в литовском тексте совершена сознательная подделка: пропущены слова „от Вас“, т.е. то, что данные получены непосредственно из литовского ДГБ.

О том, что прокуратура пользуется договором о правовой помощи с Россией ошибочно, недавно заявил в дискусси на Радио и телевидении Литвы и председатель комитета Сейма Литвы по национальной безопасности и обороне Арвидас Анушаускас.

Понимаю, что я юридически необразованный филолог, однако я оказываюсь одним из тех, которые говорят то же самое. На все вопросы со стороны, касающиеся незаконных действий, прокуроры отвечают, что их действия могут объяснять только должностные лица с юридическим образованием. Интересно, что это за высшая математика такая, что ее не способны понять даже председатели комитетов Сейма или бывший министр образования и советник президента Дарюс Куолис? Логичнее было бы согласиться с теми, которые считают, что прокуратура, госбезопасность и суды держат круговую оборону и используют ее для узурпации власти, да еще в пользу чужого государства.

В таком случае просто некому признать, что действия Юстаса Лауцюса или кого-либо еще противозаконны, а поэтому едва ли можно считать аргументом, что такие действия не признаны незаконными.

Не услышав на прошедшем судебном рассмотрении существенных доказательств о том, что якобы я распространил клевету относительно конкретных деяний, должен признать, что обвинение так и осталось бездоказательным, что дает мне полное право подчеркнуть, не только неправоту потерпевших, но и то, что мои слова относились к ним не лично, как к лицам, исполняющим обязанности прокуроров, а более того: они одинаково относились а каждому из своих коллег, начиная от Дарюса Валиса, а это и значит, что я считаю преступной всю генеральную прокуратуру, не Юстаса Лауцюса с Минадаугасом Дудой, а в равной мере каждого прокурора, тогда как перечислить их всех в короткой статье было невозможно.

К сожалению, пришлось назвать только три фамилии и только для того, чтобы состоялся этот суд. В этом я виноват перед предупреждением Евангелия не судить других людей. Как христианин имею право осуждать преступление, но не имею права судить тех, которые совершают. Преступной, а потому нелегитимной организацией считаю всю прокуратуру, а потому опровержение Юстаса Лауцюса, что это единственное учреждение, имеющая право организовывать в Литве преследование, осуществлять досудебное расследование, поддерживать обвинение, – это не индульгенция, но наоборот оно нагоняет страх, что это учреждение еще может натворить, не будучи постоянно и всесторонне контролируемым со стороны независимого органа.

Понятно, то же самое я думаю и о ДГБ, и мою речь здесь нельзя прерывать потому, что это якобы иная тема, ибо это все то же самое основание, на котором распространена и моя информация о обоих потерпевших, т.е. вопрос правды или неправды явлений, происходящих в единстве с ДГБ, как в том же случае с Витаутасом Поцюнасом. Например, один из потерпевших от „клеветы“, что соучаствовал в юридическом прикрытии убийства, может здесь себя чувствовать спокойно: это еще не самое тяжкое преступление. Гораздо более тяжкое – участвовать в организации убийства, а в этом теперь надо подозревать весь ДГБ, отказывающийся исполнить решение Высшей комиссии по административным спорам удовлетворить запрос общественности о скрываемой фотографии Айдиса Межялиса.

Сокрытие фотографии его одного в нарушение законных требований показывает, что ДГБ укрывает преступника, а это в свою очередь позволяет считать, что покрывая преступление, ДГБ физически ликвидировал и свидетелей скандала педофилии. Якобы имеющие право всё объяснять одни лишь лица, работающие в „правовой“ системе, видимо считают общественность за дураков, которые должны быть удовлетворены примитивными выкручиваниями.

Поскольку фамилия светловолосого мужчины мне известна из фамилии сотрудника КГБ ЛитССР, который пытался меня завербовать, когда я работал в Вильнюсском университете, а КГБ по доносу коллег в 1970 г. тайно убил проф. Йонаса Казлаускаса, напрашивается вывод, что в так наз. „правовых“ структурах действуют семейные традиции, а тогда и сам светловолосый соучаствовал в убийстве Фурманавичюса (застрелен из употребляемого ДГБ револьвера с глушителем), Нарушявичене, Кядиса и Усаса. В таком случае упомянутая личность, фотографию которой ДГБ нагло прячет, тем самым указывая, кто является главным лицом в деле о педофилии, с уверенностью может быть названа не каким-то юридическим соучастником убийства, а самым реальным организатором убийства нескольких человек, что с моей стороны гораздо большая „клевета“, чем одно лишь юридическое прикрытие через прекращение досудебного расследования.

А ведь еще до самых последних убийств Арвидас Каткус опубликовал в своей книге целый список лиц, физически ликвидированных в Литве во внесудебном порядке. То, что часть бывших работников КГБ перешла в новый ДГБ, вероятно объясняет, почему за столько лет так и не возбуждено уголовное дело о убийстве проф. Йонаса Казлаускаса.

А поскольку видим, что прокуроры путают Литву с Россией, можем предполагать, что столь лихорадочно защищаемый светловолосый мужчина скорее всего является и одним из основных резидентов российской агентуры в Литве. В таком контексте расцениваю и незаконченную Юстасом Лауцюсом аргументацию относительно моей клеветы о предательстве, а именно, что это всеми одинаково понимаемое тяжкое преступление. Вновь повторю: все подобные преступления совершаются в одной банде, так что преступным является сам факт принадлежности к ней.

Хочу, чтобы оба потерпевшие поняли, что я был вынужден назвать конкретно их и Альгимантаса Клюнку только ради возможности заявить все вышеуказанное на суде, а совсем не из желания их от себя судить и оскорбить. Уверен, что сказал правду и нисколько не сожалею. Тем не менее сожалею, что конкретные лица восприняли мои слова на свой счет как оскорбление. Оскорбление имеет место тогда, когда совершено из желания оскорбить.

У меня не было такого желания. Кроме того, для оскорбления употребляются соответствующие слова, простите, ни к кому не относится, как напр., мерзавец, дегенерат, кретин, сволочь и т.п. Таких некрасивых слов не употребил. Что до слова „преступник“, то это мой логический вывод, это не оскорбление. Тем более не оскорбление „предатель“, потому что тот, кто является преступником и предателем в глазах одной стороны, в глазах другой может быть героем, достойным ордена Ленина.

Не мне здесь решать, кто, где и как себя или кто кого и где еще кого-то оценивает. Увы, если оба потерпевшие все же посчитали себя оскорбленными, то это их право, которое я не могу отрицать. На такой случай для них и найдена статья 290, а оскорбил ли я их на самом деле, пусть решает суд. Как говорил, у меня нет мнения насчет применения этой статьи ко мне, но что касается обвинения по 2 части статьи 154, т.е. в распространении клеветнической информации, не соответствующей действительности, то этого обвинения я категорически не признаю.

В заключение искренне хочу посоветовать всем находящимся здесь прокурорам, а особенно – симпатичному Аудрюсу Мейлутису, который вероятно самый молодой и наверняка не связан ни с какими преступлениями, но в моем обвинительном акте уже путает прокуратуру времен оккупации, 1981 г., с прокуратурой Литовской Республики, ради спасения своей чести, совести и доброго имени выйти из преступной банды, в которой находятся. С таким прекрасным юридическим образованием можно содержать семью работая частным адвокатом и тем не только не вредить людям и Литве, но еще и помогать. 

НАЦИОНАЛЬНАЯ ПЕСНЬ (ГИМН ЛИТОВСКОЙ РЕСПУБЛИКИ), ПОЕТ СТОЯ ВЕСЬ ЗАЛ, КРОМЕ СУДЬИ И ПРОКУРОРОВ, КОТОРЫЕ МОЛЧА СИДЯТ.

Отдел мониторинга

Кавказ-Центр