В субботу, 19 октября, в Американском музее естественной истории в Нью-Йорке в рамках проходящего там ежегодно документального кинофестиваля имени Маргарет Мид была показана документальная картина немецкого режиссера Себастьяна Меца о районе возле озера Карачай и реки Теча в непосредственной близости к ядерному объекту «Маяк» в закрытом городе Озерске Челябинской области.
Там в сентябре 1957 года произошла крупнейшая техногенная катастрофа, критически ухудшившая экологическую обстановку на Южном Урале. Мощный взрыв ядерных радиоактивных отходов получил название Кыштымской аварии -- по названию ближайшего к засекреченному Озерску открытого города Кыштым.
Кыштымская авария считается третьей по силе радиационного воздействия катастрофой после Чернобыля и Фукусимы.
Себастьян Мец дал интервью по телефону русскоязычной службы «Голоса Америки». Он в частности рассказал:
"Я не получал разрешения от русских властей на съемку. Вначале я старался об этом не распространяться. Я поехал туда с русской переводчицей Ренатой Косенко. Она живет в Италии. Она приезжала на Урал лет пять назад со съемочной группой. Они делали сюжет для телевидения и получили официальное разрешение. Им говорили, что можно снимать и кого можно снимать. Я хотел всего этого избежать.
Я получил обычную туристическую визу, что позволило мне находиться там четыре недели. На «Маяк» и в закрытый город Озерск никого не пускают. Там и сегодня режимная зона. Не пускают даже местных жителей, живущих от объекта в непосредственной близости. Но для пребывания в близлежащей деревне Муслюмово никаких разрешений не нужно.
В фильме я показываю озеро Карачай и речку Течу, расположенные рядом с деревней Муслюмово. Они страшно загрязнены. Мы замерили уровень радиации, он очень, очень высок. Там есть предупреждающие знаки, но фактически никаких строгих ограничений нет. Мы побывали там в ноябре 2011 года. Жители рассказали, что летом, в жару, дети вопреки запретам родителей бегают на озеро купаться, а в реке ловят рыбу.
У меня был с собой радиационный счетчик. В отдельных местах он показывал уровень радиации, в триста раз превышающий норму. То есть примерно уровень, регистрируемый в 30-километровой зоне отчуждения вокруг Фукусимы. Я старался долго не находиться рядом с Карачаем. У меня не было маски и защитного костюма. Я не хотел выглядеть как инопланетянин и отпугивать своим видом местных жителей, с которыми мне хотелось поближе познакомиться.
Разговорить их непросто. Им, наверное, надоело любопытство приезжих, которые что-то спрашивают, что-то снимают. Но для них ничего в их жизни не меняется. Мне очень помогла Рената. Я не говорю по-русски, она все переводила. Мы жили в Челябинске, там в гостинице оставили все съемочное оборудование, и в первые дни приезжали в Муслюмово налегке. Потом, когда люди поняли, что мы здесь дольше, чем другие, и прониклись к нам доверием, мы взяли с собой аудиорекордер, и записывали только звуковые интервью, без видеокамеры. Это не напрягало наших собеседников, они были более откровенны. Мы пили с ними чай и водку, так что обстановка для разговора была располагающей.
Самая шоковая сцена – музыкальный праздник в поселковом детском саду. Детишки в красивых костюмах поют и танцуют под задорную мелодию «Чунга-Чанга», подвергаясь страшной угрозе просто потому, что живут здесь, в этой зоне.
Дети, как известно, особенно восприимчивы к радиации. Это самая эмоционально заряженная сцена в моем фильме. Дети чисты и невинны. Они лишены знаний и осторожности взрослых. Мы ничего не организовывали. Мы просто попали на утренник в детском саду и включили камеру. Вернувшись в Германию, я попросил перевести мне слова песни про Чунга-Чангу.
Меня потрясла горькая ирония: дети в зараженной зоне поют про то, как весело живут, что едят они кокосы и бананы и что лучше места в мире нет.
Два фестиваля в России, на которые я заявлял свой фильм, его отклонили".
Отдел мониторинга
Кавказ-Центр
