Садо, у которого останавливался Хаджи-Мурат, уходил с семьей в горы, когда русские подходили к аулу. Вернувшись в свой аул, Садо нашел свою саклю разрушенной: крыша была провалена, и дверь и столбы галерейки сожжены, и внутренность огажена. Сын же его, тот красивый, с блестящими глазами мальчик, который восторженно смотрел на Хаджи-Мурата, был привезен мертвым к мечети на покрытой буркой лошади.

Он был проткнут штыком в спину. Благообразная женщина, служившая, во время его посещения, Хаджи-Мурату, теперь, в разорванной на груди рубахе, открывавшей ее старые, обвисшие груди, с распущенными волосами, стояла над сыном и царапала себе в кровь лицо и не переставая выла. Садо с киркой и лопатой ушел с родными копать могилу сыну.

Старик дед сидел у стены разваленной сакли и, строгая палочку, тупо смотрел перед собой. Он только что вернулся с своего пчельника. Бывшие там два стожка сена были сожжены; были поломаны и обожжены посаженные стариком и выхоженные абрикосовые и вишневые деревья и, главное, сожжены все ульи с пчелами. Вой женщин слышался во всех домах и на площадях, куда были привезены еще два тела. Малые дети ревели вместе с матерями. Ревела и голодная скотина, которой нечего было дать.

Взрослые дети не играли, а испуганными глазами смотрели на старших. Фонтан был загажен, очевидно нарочно, так что воды нельзя было брать из него. Так же была загажена и мечеть, и мулла с муталимами очищал ее.

Старики хозяева собрались на площади и, сидя на корточках, обсуждали свое положение. О ненависти к русским никто и не говорил. Чувство, которое испытывали все чеченцы от мала до велика, было сильнее ненависти.

Это была не ненависть, а непризнание этих русских собак людьми и такое отвращение, гадливость и недоумение перед нелепой жестокостью этих существ, что желание истребления их, как желание истребления крыс, ядовитых пауков и волков, было таким же естественным чувством, как чувство самосохранения.

(Лев Толстой, повесть Хаджи-Мурат»)

* * *

5 февраля утром и днем в поселке Новые Алды и прилегающих районах чеченской столицы прошла «зачистка», проведенная, судя по официальным сведениям военной прокуратуры СКВО, формированиями ОМОН г. Петербурга и Рязанской области РФ.

Однако жители Алдов, пережившие эту резню, свидетельствуют, что «зачистку» осуществляли разные подразделения, относящиеся к разным формированиям российских оккупантов (Фильм о резне в Алды центра «Мемориал»)

Свидетели сообщают, что в «зачистке» принимали участие как молодые солдаты, явно призванные на срочную службу, так и вооруженные люди более старшего возраста в камуфляжной форме. Скорее всего, эти люди являются либо «контрактниками», либо сотрудниками спецотрядов МВД РФ. По рассказам свидетелей и пострадавших, убийства мирных жителей совершали именно они.

Убийства в этот день, 5 февраля 2000 года, совершались не только в поселке Новые Алды. В прилегающих к поселку кварталах Грозного в этот день в ходе «зачистки» российские оккупанты также совершали массовые убийства мирных жителей. Например, в поселке Черноречье были убиты как минимум пять его жителей.

В районе Окружной, на ближайшей к поселку Новые Алды улице Подольская были убиты пять человек, четверо из них –  из семьи Эстамировых, среди которых были годовалый ребенок и женщина на девятом месяце беременности.

На улице Кирова в Октябрьском районе Грозного ОМОНовцами были задержаны в своих домах и увезены четыре человека: Магомед Габанчаев, Зелимхан Джамалдаев, Рустам Асуев и Якуб Изнауров. Свидетели этих событий многочисленны – родственники и соседи. Они видели, как задержанным проволокой связали руки за спиной, натянули шапки на лица, потом поставили их на колени на трамвайные рельсы. Все это оккупанты снимали на видеокамеру. В дальнейшем эти четыре человека бесследно исчезли.

Ниже приводятся выдержки из нескольких рассказов жителей поселка Новые Алды, опрошенных сотрудниками российского Правозащитного центра «Мемориал». Опросы производились как на территории поселка Новые Алды, так и в Назрани, в приемной ПЦ «Мемориал».

Показания Асет Тумаевны Чадаевой, 1967 г.р., работавшей медсестрой

«Я жила в поселке Новые Алды с осени 1999 г. по февраль 2000 г. До 3 февраля люди здесь гибли под бомбами, умирали от осколочных ранений. «Работа» российской авиации доводила хронических больных и стариков до инфарктов и инсультов. Люди умирали от пневмонии – они месяцами сидели в сырых подвалах. Всего в течение двух месяцев, до 5 февраля, мы похоронили 75 человек.

4 февраля, когда люди вышли из подвалов, ходили по дворам, кололи дрова, прибежала девушка с «Окружной» [близлежащий район Грозного] и говорит: «Солдаты идут к вам, я их направила кружным путем, вокруг болота». Я успела предупредить несколько семей. Чтобы солдаты от страха не начали стрелять, я говорила: «По дворам не ходите, по-чеченски не кричите, детей не зовите – еще подумают, что кого-то предупреждаете».

Когда первая группа солдат – разведка – появилась на нашей улице, мой отец, брат и я стояли перед воротами дома. Они идут молча мимо нас, и тут отец мой сказал: «А где ваше «Здравствуйте»?!». Командир их остановился и говорит: «Извини. Здравствуй, старик». Тут из группы выскочил какой-то маленький, подбежал к брату, сдергивает у него одежду с плеча, смотрит – нет ли следов от ношения оружия. Смешно! Если бы он был боевиком, разве вышел бы сам?

Они нам сказали: «Завтра близко к подвалам не подходите. Вот за нами придут настоящие крутые». Мы толком и не поняли, что нас хотят предупредить.

5 февраля около 12 часов дня я услышала на улице первые выстрелы. Мы с отцом вышли и увидели, как солдаты поджигают дома. Наш сосед чинил крышу, и я услышала, как солдат говорит: «Смотри, Дим, дурак крышу делает», а тот в ответ: «Сними его». Солдат поднял автомат, хотел выстрелить. Я крикнула: «Не стреляй! Он глухой!» Солдат повернулся и выпустил очередь поверх наших голов.

Тут за нами вышел мой брат, 1975 года рождения, и мы пошли навстречу этим фашистам. Первое, что они крикнули: «Отмечай им, Серый, зеленкой лбы, чтобы стрелять удобнее было». Брату сразу же приставили автомат и спросили: «В боях участие принимал?» Брат ответил, что нет, - тогда они стали избивать его.

На случай, если насиловать будут, я заранее привязала к себе гранату — ее можно было выменять на четыре пачки сигарет «Прима».

Нам приказали собраться на перекрестке. Я собрала людей с нашей улицы, чтобы всем быть вместе. Только в нашем маленьком переулке детей до 15 лет было десять человек, самому младшему – всего 2 года. Солдаты опять начали проверять паспорта, один говорит: «Выселять вас будем. Вам коридор, сволочи, давали!?» Все это сопровождалось нецензурной бранью.

Солдат, проверяя мою сумку, увидел там медикаменты и тонометр. Он спросил, кем я работаю. Я ответила: «Медсестрой». Меня подвели к командиру. Он говорил с кем-то по маленькой рации, в ответ на какое-то сообщение начал кричать в нее: «Вы что там, все с ума посходили?!» - далее нецензурно. Неподалеку раздавалась стрельба. Оттуда подбежал огромного роста мужчина в форме, наклонился к командиру, стал что-то говорить, командир в ответ кричал... Было видно, что они сильно возбуждены.

Я боялась, что они, не разобравшись, начнут вокруг стрелять, и чтобы их успокоить, сказала: «Вы не бойтесь, тут некому в вас стрелять, если вы сами друг в друга не начнете». В ответ он сказал: «Если только кто-нибудь выстрелит мне в спину или в кого-нибудь попадут, я всех тут положу, никого не пожалею!»

В это время на скорости подъехал БТР, командир опять начал по рации с кем-то говорить, потом подошел ко мне. Брат выскочил вперед, закрывая меня, но тот говорит: «Я не трону, не бойся. Ты – медработник. Организуй как можно скорее захоронение убитых. Тут ребята в запарке ваших стариков уложили».

Только я отошла от перекрестка, снова раздались выстрелы. Женщины закричали: «Ася, Руслан ранен, перевяжи его!» Руслан Эльсаев (возраст – 40 лет) после проверки стоял около своего дома, курил. Двое солдат без всякой причины выстрелили в него, одна пуля прошла навылет через легкое, в двух сантиметрах от сердца, другая – попала в руку. Мне чудом удалось остановить кровотечение, но ему срочно была нужна квалифицированная помощь хирурга. Но показать его русским было все равно что убить.

Мы с братом снова вышли на улицу и снова услышали дикие крики: соседка Румиса ведет девочку. Это была девятилетняя Лейла, дочь Кайпы, беженки из села Джалка. Кайпу я несколько месяцев знала, тихая такая женщина. Они жили у Сугаипова Авалу вместе с еще двумя мужчинами – беженцами из Грозного. Лейла в истерике падала, каталась по земле, хохотала и кричала по-чеченски и по-русски: «Маму мою убили!» Брат взял ее на руки, отнес к нам домой, я вколола ей транквилизатор. Она не успокаивалась, кричала, и мы облили ее водой – с трудом успокоили.

Когда я кончила оказывать ей помощь, солдаты уже ушли с нашей улицы. Я побежала во двор Сугаипова — там лежала Кайпа в луже крови, от которой на морозе еще пар шел. Я хотела поднять ее, а она разваливается, кусок черепа отваливается — наверное, очередь из ручного пулемета перерезала ее... Рядом во дворе двое мужчин лежат, у обоих громадные дырки в голове, видимо, в упор стреляли. Дом уже горел, задние комнаты, в первой же горел убитый Авалу. Видимо, на него вылили какую-то горючую жидкость и подожгли. Я подтащила сорокалитровую флягу с водой, не знаю, как подняла, вылила воду. Честно говоря, я не хотела видеть тело Авалу, пусть лучше в памяти останется живой – исключительно добрый был человек. Прибежали соседи, тоже стали тушить пожар. Двенадцатилетний Магомед ходил по двору, повторял: «Зачем они это сделали?!» От запаха крови просто было невыносимо...

Я обратно побежала по центральной улице, там могли в любую минуту выстрелить, нужно было дворами передвигаться. Я увидела Гайтаева Магомеда – он был инвалид, в молодости в аварию попал, у него носа не было, он специальные очки носил. Он лежит, ему прострелили голову и грудь, а эти очки висят на заборе.

Российские солдаты добивали моих больных, раненых мирных людей, стариков и женщин.

Лема Ахтаев, 1968 года рождения, чудом остался жив, когда 11 января из миномета попали в их дом – тогда убило троих, а его тяжело ранило. Я его лечила до 5 февраля – в тот день его и другого моего соседа, Ахматова Ису, 1950 года рождения, сожгли. Мы нашли потом кости, собрали их в кастрюлю. И любая комиссия, любая экспертиза может доказать, что это человеческие кости. Но никому дела нет до этих костей, до этих убитых.

Первое, что их интересовало, - похоронили ли мы убитых.

Был сожжен также Шамхан Байгираев, его забрали из дома. Братьев Идиговых заставили спуститься в подвал и забросали гранатами – один остался в живых, другого разорвало на куски. Я видела Гулу Хайдаева, старика убитого. Он лежал на улице в луже крови. Солдаты убили восьмидесятилетнюю Ахматову Ракият — сначала ранили, потом лежачую добили. Она кричала: «Не стреляйте!», этому есть свидетели. Эльмурзаев Рамзан, 1967 года рождения, инвалид, был ранен 5 февраля днем, а потом ночью умер от перитонита.

Всего в тот день мы недосчитались 114 человек. Найдено 82 трупа.

Всех невозможно перечислить, нужно время и какая-то следственная группа, чтобы установить, что же случилось 5 февраля. Но какими словами это назвать?

10 февраля в нашем поселке снова проводили проверку — конечно, все мы были напуганы. На нашей улице у БТРа стояла группа солдат, и я решила подойти к ним, узнать, что к чему. Они не пьяные были, нормальные, спрашивают: «Чего вы все здесь такие настороженные? Проверка была уже?» Я говорю: «Была. Стариков убивали». - «А скольких убили?» - «82 человека». - «Ничего себе, - он говорит, - что, собак на вас спустили? Когда это было?» - «Собак - не знаю, такие же русские были, как вы. Не помню точно, когда», - говорю. А он мне: «Пятого числа это было». Так что знали они уже, что и когда здесь произошло».

Показания Марины Исмаиловой

«До последнего дня, т.е. до так называемой зачистки, в поселке не было постоянной дислокации боевиков, тем более — укрепрайонов. Тем не менее, с самого начала ноября нас обстреливали (начиная с простых минометов и заканчивая ракетами), удары наносились круглые сутки, люди не выходили из подвалов, не имели возможности хоронить убитых, оказывать помощь раненым.

4 февраля вечером в поселок Новые Алды вошли с двух сторон солдаты срочной службы, 18-20 лет, несколько офицеров, которые интересовались присутствием боевиков. Мы с ними пообщались, угостили их чем могли. Отнеслись они к нам доброжелательно и предупредили, что на нас якобы «спустят собак». Мы, конечно, их не совсем поняли...

5 февраля с утра в поселке стала раздаваться стрельба из автоматов, пулеметов и гранатометов. Когда стали гореть дома и послышались крики людей о помощи, до нас дошло, что в Новые Алды вошли те самые «собаки». Они убивали и сжигали людей, не спрашивая документов. У убитых и сожженных в карманах или в руках были паспорта, другие документы. Основные требования этих убийц — золото и деньги, потом только расстреливали...

На улице Маташа Мазаева в доме № 158 оставались два брата пенсионного возраста, Магомадовы — Абдула и Салман. Они были заживо сожжены в своем доме. Только через несколько дней после огромных усилий мы нашли их останки. Они уместились в полиэтиленовый пакет...»

Показания Луизы Абулхановой, снохи убитого Абулханова Ахмеда.

«4 февраля к нам во двор заходило несколько групп российских военнослужащих. Вели себя грубо, но до убийств, вымогательства денег не доходило. А эти как будто были натренированы на насилия. В камуфляжной форме, без знаков различия, с перемазанными сажей лицами... Они не были срочниками, им было и за 30 лет, и за 40, хотя были и молодые, конечно.

Многого я не помню. Все произошло очень быстро. Когда раздались выстрелы, мне стало плохо. Отчетливо помню только, что те, кто вошли к нам во двор, сначала потребовали деньги. Старик [Ахмед Абулханов] ходил куда-то, принес 300 рублей. Солдаты остались недовольны, ругались так, что мне было неудобно перед свекром. Потом раздались выстрелы. Вместе с моим свекром погибли брат и сестра Абдулмежидовы, наши соседи.

Среди убитых днем 5 февраля людей нет ни одного боевика. Все – мирные граждане. Большинство осталось в поселке, потому что некуда было ехать, да и денег на это не было. Откуда они могли быть, например, у Вахидова Доки, маляра-штукатурщика по профессии? Или у Ахматова Исы, подрабатывавшего на стройках? Вот и поплатились за то, что всегда старались жить честно. Все они умерли страшной смертью. Ахматова Ису нашли в доме у Цанаевых только через несколько дней после случившегося. Его, видимо, сожгли заживо... Погиб еще старик Хайдаев Гула, ему было за 70 лет, безобидный был человек. Погиб и Ханиев Тута, 1954 года рождения, тоже не боевик...

Я не знаю, когда и как кончится эта война. Сколько жертв будет еще принесено на алтарь президентства Путина. Знаю только, что после всех этих ужасов я не смогу с уважением относиться к русским. Вряд ли мы уживемся в одном государстве».

Показания «Руслана» (имя свидетеля изменено по его просьбе)

«... Люди не успели выехать — все думали, что оставят коридор, но дороги были перекрыты, в поселке осталось очень много людей.

Утром 5 февраля я чинил крышу и увидел, как загорелся дом в начале поселка. За ним вспыхнули второй, третий, начались выстрелы, крики людей. Федералы были в косынках, зрелого возраста. Они согнали всех на перекресток улицы Камская и 4-го Алмазного переулка.

Начали идти с первой улицы, зашли в дом братьев Идиговых. Двух братьев загнали в подвал и кинули туда две гранаты. Один остался жив из-за того, что второй его накрыл собою. В соседнем доме расстреляли троих: один старик 68 лет и двое молодых парней. У них не спросили документов. Стреляли строго в голову.

Сжигались дома. Люди слышали крики: «Где деньги!?» Братьев Магомадовых закинули в подвал, выстрелили и подожгли. Пожар перекинулся и на другие дома...

Трупы, которые я хоронил, были разных возрастов, от молодых до глубоких стариков, но много было таких, которых невозможно было определить».

Показания Малики Лабазановой

«...Мы все эти месяцы жили в подвалах. Беспрерывно и день, и ночь город бомбили самолеты. Когда за водой ходили к роднику, от бомб и снарядов прятались под обрывы. Потом выходили и опять тащились с этой водой.

На моих глазах низко над дамбой пролетел самолет и сбросил бомбу. Там машина была, а в ней парень оставался 18 лет. Мужчина с двумя детьми (мальчик и девочка, семи и десяти лет) побежал под дамбу. Самолет и по ним ракету пустил. Все они были убиты, голову мальчика до сих пор не могут найти.

4 февраля, где-то после обеда, в наш поселок вошли российские военные. Им было лет по 25 и старше. Военные приказали людям выходить из подвалов. Они проверяли паспорта, смотрели плечи у мужчин — не носил ли кто из них автомата. Обыскали наш дом, при этом впереди себя пускали хозяев. Спрашивали, почему многие жители находятся не в своих домах, а у соседей. Мы им объяснили, что люди собирались вместе в надежных подвалах. На это они сказали: «Завтра здесь будет «зачистка». Чтобы все были в домах по своим адресам!» Они не грабили, не матерились, не оскорбляли. Мы обрадовались, что все закончилось. Мы рады были и ждали прихода российских войск. Честное слово. И не боялись «зачистки», которую обещали на следующий день.

5 февраля мы были дома. Около 11 часов утра ко мне во двор зашли четверо ребят военных, им было лет по тридцать. Они поздоровались, проверили паспорта и пошли в соседний двор. Когда уезжали, соседи оставили ключи у меня, поэтому я пошла за ними. Не хотела, чтобы ломали дверь. Я им объяснила, что соседи выехали до начала боевых действий, и они, осмотрев все, ушли.

После их ухода я дворами побежала к родственникам мужа Абулхановым. Они живут на улице Мазаева, в 135-м доме. Хотела узнать, как у них прошла «зачистка». Когда я вошла, во дворе сидел Ахмед, ему было 70 с лишним лет, и он говорит: «К нам приходили трижды, у нас на улице трупы лежат». Я бегом к воротам, открываю их, а там...

Первый убитый, которого я увидела, был Азуев Айнди, старик 80 лет, во время обстрелов мы с ним в одном подвале укрывались. В нескольких метрах от него, у калитки, лежала Кока [Бисултанова], молодая еще женщина. Чуть дальше – Аймани, фамилию которой я не знаю, знаю только, что она керосином торговала. У Аймани дочь в живых осталась, успела уйти огородами, но это потом только выяснилось. Лежал пятидесятилетний Альви Хаджимурадов. Я возвратилась и сказала Ахмеду, что трупы нужно затащить в дома, иначе кошки и собаки могут соблазниться. «Солдаты приказали не трогать, они могут еще вернуться», — ответил тот.

Я ушла к себе во двор. Кроме нас с мужем там еще жили его брат и сестра – Абдулмежидовы Хусейн и Зина. У них свой дом, но двор у нас был общий. Оба они – люди в возрасте. Я говорю этой Зине, что неплохо было бы спуститься в подвал, так как солдаты не жалеют никого, ни стариков, ни женщин. А она меня успокаивает, мол, нас уже проверили и ничего уже не будет. Рассказала я о случившемся и мужу. Но и он не согласился уйти в подвал.

В то утро федералы забрали Тасуева Султана [по паспорту он — Абдурахман]. Сам он жил в Черноречье, но после того как разбили его дом, перешел к родным, в Новые Алды. Когда его уводили, солдаты потребовали деньги. Мы собрали, но тем, видимо, этого показалось мало. С деньгами на руках его и увели. Никому не разрешили идти следом. Если бы вы видели, как он орал, как кричал. ...У него глаза красные в тот момент были, с такими жилками...

Мой муж достал еще денег для Тасуевых, он надеялся освободить Султана. С ними и ушел на соседнюю улицу. А я осталась дома. И вот через некоторое время слышу у себя во дворе крики, мат ужасный. Я открываю дверь, вижу: солдаты и с ними — Абулханов Ахмед. На крыльцо вышли и Зина с Хусейном. Один из военных (он был в белом маскхалате) обернулся ко мне, посмотрел, как сейчас помню, стеклянными глазами и спросил, что я тут делаю. Я сказала, что живу здесь. Он подзывает меня, и в этот момент старик (весь такой бледный, губы у него были синие) просит: «Малика, они сейчас деньги потребуют, пойди у кого-нибудь возьми». Я к солдатам: «Ребята, у нас нет денег. Если бы были, мы бы уехали, как все люди».

И тогда они начали стрелять. Кричали при этом, что у них приказ убивать всех. Я побежала к соседям, стучала в ворота – никто не открывал. Только Дениев Алу вышел на стук и принес мне три бумажки по сто рублей. Несу я эти деньги, подхожу к своим воротам и вижу: кошка моя идет, у нее внутренности вывалились. Она идет и остановится, идет и остановится, а потом умирает. У меня ноги так и подкосились, я думала, что всех у нас во дворе убили...

Когда я протянула этому, в белом маскхалате, 300 рублей, он только посмеялся. «Разве это деньги? У вас у всех есть деньги и золото, - сказал он. - У тебя зубы тоже золотые». Я от испуга сняла серьги (их мне мама на шестнадцатилетие купила), отдаю их и прошу не убивать. А он кричит, что убивать приказано всех, подзывает солдата и говорит ему: «Заведи в дом и там ее потряси».

Когда я поднималась к себе на крыльцо, Абулханов Ахмед все еще стоял во дворе.

В доме я сразу бросилась в котельную, там за печкой и спряталась. Это было единственное, что я смогла сделать в той ситуации. И тот, который сопровождал меня, вышел назад. Он искал меня. Не найдя, вернулся снова в дом. И тут началась стрельба во дворе. Я бросилась к солдату, стала просить, умолять его, чтобы не убивал. «Тебя не убью, убьют меня», - сказал он. И такой страх меня охватил, что и бомбежки, и обстрелы, - все, что было до этого дня, все я готова была заново пережить, лишь бы он, этот солдат, отвел наведенный на меня автомат.

Он стал стрелять: в потолок, в стены, прострелил газовую плиту. И тогда я поняла – он не застрелит меня. Я схватила его за ноги и поблагодарила, что не убил. А он: «Молчи, ты уже мертвая».

Я потом узнала, что первым застрелили старика Абулханова Ахмеда. Сделал это, по-видимому, тот, что был в белом маскхалате. У себя дома погибли Зина и Хусейн. Я слышала, как кричал Хусейн: «Зина, принеси документы». Он был инвалидом и думал, наверное, что пожалеют, когда увидят его документы. Потом я собирала его косточки. У Хусейна был разбит череп, и он лежал в комнате. Труп Зины находился у порога, на ней было восемь или девять пулевых ранений.

Я молила Бога, чтобы на крики и выстрелы не прибежал мой муж. Он же рядом был, у Тасуевых. Они через три дома от нас живут. И вдруг слышу, что он зовет меня. Я выскакиваю из комнаты и кричу по-чеченски: «Уходи, уходи...» Мне повезло, что следом за мной вышел солдат, сохранивший мне жизнь. Он не стал ни о чем допытываться, удовлетворился ответом, что это солдаты прошли... Потом мне сказали: вместе с мужем на выстрелы и крики прибежал и Тасуев Шамхан. Они оба были на волосок от гибели.

Военные подожгли дом Абулхановых и их сарай, который вплотную примыкает к нашему двору. Коровы, овцы – все сгорело в этом пламени. Только после этого они ушли.

А Султана Тасуева освободить не удалось. Он был убит у дома, в котором лежали еще три убитых человека, в том числе и женщина. Мой муж и Тасуев Шамхан наткнулись на них... Фамилии убитых я не помню, знаю только, что женщина была русская...»

Показания Юсупа Саидалиевича Мусаева, 1940 года рождения, проживающего по улице Воронежской, 116

«4 февраля ко мне зашли российские солдаты срочной службы. Они прошли без всяких эксцессов. Я сам не слышал, но люди говорят, будто они предупреждали, чтобы люди на следующий день не выходили из дома: «Завтра будут головорезы».

5 числа, часов в 11 утра, в соседний дом № 111 по Воронежской улице заскочили солдаты. Тут забежала соседская старушка и сказала: «Идут солдаты, и на дороге лежат двое убитых». Выстрелов было слышно очень много, и я сразу забеспокоился о своих братьях, которые за пять минут до этого прошли по нашей улице. Кроме того, утром за водой ушли два моих племянника.

В этот момент во двор заскочили солдаты, нас положили лицом на землю. Они ругались нецензурно: «Суки, ложись, скотина!» Двоюродному брату Мусаеву Хасану приставили автомат возле уха, лежал и Анди Ахмадов, его держали под прицелом. Дальше лежали мальчик и я, мне приставили автомат между лопаток. А старушке сказали: «Бабуля, ты можешь не ложиться». Старушку завели в подвал, там был «дипломат» с разными квитанциями и другими документами. Они заставили ее открыть этот дипломат, потом прошлись по всем комнатам. Они поняли, что мы слабые старики, и сняли нас с прицела.

Потом солдаты ушли дальше по дворам, слышались выстрелы. Я думал о братьях, пошел посмотреть на улицу и тут же нашел их... И еще четырех человек — Ганаева Альви, двух его сыновей — Сулумбека и Асланбека, четвертый — Хакимов. Когда мы начали затаскивать трупы во двор, военные с угла стали стрелять. В этот момент по улице шли мать тех двоих убитых парней, ее соседка и Рамзан, больной мужчина лет сорока, — они шли за трупами. Его потом застрелили на Хоперской улице. [Рамзан Эльмурзаев был ранен на улице и вскоре умер в своем доме.]

Вечером пришел мой двоюродный брат, сказал, что нашел еще девять трупов. Среди них – двое моих племянников».

Показания женщины, просившей не называть ее имени

«5 февраля в половине одиннадцатого я услышала взрыв от подствольника [гранаты от подствольного гранатомета], выскочила на улицу.

Там были солдаты-срочники, двое из них зашли к нам во двор, один мне сказал, что на соседней улице всех расстреливают. Я попросила их разрешить мне пойти на ту улицу – у меня там сестра осталась. Мне сказали: «Идите».

Я побежала на улицу Маташа Мазаева, смотрю – лежат расстрелянные люди. На улице стояли только военные. Я побежала обратно, а они кричат мне: «Стой!» Я бежала, а в меня стреляли.

Когда я к себе вернулась, один солдат присел и говорит: «Как бы мне вас спасти? Я не хочу, чтобы вас убили. Вы на мою маму похожи». Он позвал своих ребят, и они сидели с нами.

Уже в двенадцатом часу я попросила одного солдата пойти со мной на ту улицу – посмотреть, где сестра. Мы пошли, он сказал, что если он со мной, то ничего со мной не будет.

На улице я увидела тела... Доги, другой сосед – старик, все лежат. Открыла ворота – там лежат мать восемнадцатилетней девушки, которая была у меня, и еще одна старуха. Мы пошли обратно.

Эти солдаты спасли нас. Того, который со мной ходил, звали Валера. Потом они ушли. Те, которые расстреливали людей, – это была одна команда, а те, которые нам помогали, – другая.

Ночью мы трупы занесли в дома. Я видела 28 трупов – все наши соседи. Я обмывала трупы. В основном стреляли в голову – в глаза, в рот. У Гадаевой было пулевое ранение в затылок».

Показания Мархи Татаевой

«5 февраля мы сидели с соседкой Анютой. Я видела утром солдат, они ходили, но никому ничего не говорили. Потом мы с соседкой решили пойти за водой, но мне сначала надо было помыть посуду. Вдруг началась стрельба. Стала убирать тарелку, а она у меня выскользнула из рук и разбилась. Взяла оставшуюся – она разбилась тоже. Анюта говорит: «Пусть это будет к хорошему». А потом вдруг – громкая стрельба и мужской хохот.

Анюта выглянула на улицу. Я спрашиваю: «Что там?» Она говорит: «Там людей расстреливают», – и плакать начала.

Выхожу я, а там стоит наш сосед Абдурахман Мусаев и кричит: «Ну, сука, что стоишь – стреляй!» Солдаты смеются, Мусаев кричит: «Сука, стреляй, давай! Ну, что стоишь, тварь, – стреляй!» Он, оказывается, наткнулся на своего внука, который лежал там, расстрелянный.

Это были контрактники. Один был с наколкой, а сзади у него на шапке был лисий хвост. Он стоял и смеялся, потом меня увидел и из автомата прямо в меня! Анюта схватила меня и затолкала в дом, и он в нас не попал. Мы дворами убежали в дом Анюты, там два часа просидели. Потом я решила пойти домой, хотя она просила не уходить.

Зашла в дом, и минут через пять моя собака летит, лает вовсю. Все, идут. Я молитву прочитала. Потом надела спецовку, чтобы жалостней выглядеть. Открываю дверь, только поворачиваюсь, он на меня с автоматом: «А ну, тварь, сука, иди сюда!» Я подхожу, хочу документы показать – вообще, не растерялась. А он ищет причину, чтоб я растерялась: «О, снайперша ты, боевикам помогала, почему дома осталась? Почему не уехала, что ты здесь делала? Где родители твои, в доме, да?»

Я говорю: «Нет, они уехали». – «Куда уехали? Что это у тебя?» Я говорю: «Документы». А он: «Не нужны мне, б..., твои документы!» – берет и швыряет их. У меня там было рублей 35. «Это тоже тебе не надо! К стенке! Расстрелять ее, и все!» Он автомат заряжает, на меня наставил... Тут другой рукой махнул ему: «Оставь ее, не надо! Пусть девка спрячется. А то эти найдут ее, перетрахают [изнасилуют] и убьют все равно. Лучше девку спасти, жалко, она ж молодая!» А тот все свое: «А мне, б..., зачем это, лучше ее расстреляю, и все!» Второй все-таки говорит, чтоб я спряталась.

А первый опять: «Пусть лучше она оденется, пойдет с нами, а вечером мы ее привезем». Они снова заспорили. Потом тот, что меня жалел, зашел со мной в дом и сказал, чтоб я двери открыла, потому что все равно взломают, и оделась. «Может, с нами пойдешь?» Надела дубленку, выхожу.

Четверо их напарников пили водку. Они меня не видели, вот так я и осталась жива. Идем мы вниз, а там два трупа лежат в луже крови – это, наверное, были Сулейман и Абдурахман Мусаевы.

Он мне говорит: «А ты спокойная, ты чо не волнуешься?» Я говорю: «А чего мне волноваться, я всю войну дома была, все это видела, чему мне удивляться? Вот убили вы людей невинных...» – «А ты не выпендривайся, заткнись!» – говорит он мне. Я говорю: «Можно, я к дяде пойду?» – «Нету твоего дяди, расстреляли его! Здесь вас всех расстреливают. Вперед!» Матюкаются они вовсю. Тут трое ихних выходят из ворот, и тот, что меня жалел, говорит: «Спрячь девку!»

Завели меня во двор. Потом завели туда Анютиного брата, Тазуркаева Мусу, до пояса раздели – проверяют. Думали расстрелять, но женщины, которые там были, начали плакать: «Не надо его расстреливать, он же больной, посмотрите на него, какой он худой». А те кричат: «Заткнитесь! Наверное, снайпершами здесь были? Твари, вы все боевикам помогали!» Но решили Мусу не расстреливать.

Потом тот первый говорит: «Пускай девка с нами пойдет». Второй его отговаривает: «Ну зачем мы будем за собой ее таскать? Зачем она нам нужна? Эти найдут – все равно отнимут ее у нас». – «Нет, пусть она пойдет с нами». Я говорю: «Но вы же мне сказали спрятаться!» – и начала плакать.

Они ушли, а я говорю Анюте: «Я уже не могу, я спрятаться хочу». А куда прятаться? Мы в шифоньер сели. Слышим – двери открывают, идут. Анюта говорит: «Все, деваться нам некуда». А они во дворе стреляют из автомата, кричат вовсю: «Суки, выходите!» Когда они рожок разрядили, я думаю – ну все, я больше мать не увижу, никого не увижу. Вот тут и я начала плакать.

Как нас пронесло – я не знаю, но они ушли. Мы остались в живых.

Мой дом подожгли, мы часа три его тушили. Хорошо, что пламя до сена не дошло, – тогда бы дом сгорел бы полностью.

Мы стали собирать трупы. Там лужи крови стояли. В одного человека они целый рожок разрядили.

Потом они 6–7 февраля приезжали к Мусаевым, грабили – хозяев ставили к стенке, загружали вещи и уезжали. Это были те же самые, которые убивали, – тот же «Урал» заезжал».

* * *

9 февраля жители поселка Новые Алды засняли на видеопленку тела убитых, а также рассказы свидетелей преступлений и родственников жертв. ПЦ «Мемориал» имеет в своем распоряжении копию этой видеопленки. Ниже приводится выдержка из одного такого рассказа.

Показания Макки Джамалдаевой, проживающей по адресу: улица Цимлянская, дом № 37

«Мы бедные люди – у нас ничего нету. Богатые все уехали – у кого деньги есть, кто может уехать. А здесь – ничего, ни еды, ни питья, ни жилья, ничего не осталось. Разбили: самолеты – бомбами, солдаты – пушками, пулеметами били, людей убивали. Мы в подвалах сидели, голодные, холодные, есть нечего было у нас. Еле-еле отжили свое.

5 февраля сказали, что идут на проверку паспортов. Мы все с подвала вышли, находились в доме – сидели, ждали проверку. Потом стрельба началась, сильная стрельба. Мы, конечно, испугались. Нам было очень трудно. Выходить боялись, не выходили. Нам сказали не выходить, поэтому мы сидели дома. И когда эта проверка подходила ближе и была стрельба, нам было трудно – мы не знали, что там делается. Стрельба подходила ближе к соседям, у соседей шум был, крик был, каждый уговаривал, просил: «Не убивайте, ребята!» Не было никакой возможности им помочь. Когда к нам зашли – нам тоже помочь некому было.

Поставили нас четверых: мужа, меня, сына и внучку, она рядом со мной стояла. Матюкали, как хотели, говорили, что хотели, человеческим языком не разговаривали, от них водкой воняло невозможно. До того были пьяные – на ногах еле стояли. Когда мужу сказали: «Дед, давай деньги, доллары, что есть», он вытащил тысячу с лишним рублей и отдал эти деньги. Когда он деньги считал, тот сказал: «Дед, если еще не дашь, я тебя застрелю», нецензурно выражался на него, на старого человека.

«А ты, бабка, такая-сякая», я сейчас не могу говорить, как он нас оскорблял. «Золотые зубы сейчас выбью тебе, хана тебе», – говорит по-русски нецензурно. Я говорю: «Сынок, у меня протез, это простые зубы, – вытащила я, – забери», а он говорит: «Спрячь, такая-сякая». И я ее обратно положила. Потом на сына: «А тебе, такой-сякой, я сейчас в глаз тебе стрельну и убью. Ты похож на боевика», – он говорит. Мой сын не был боевиком никогда. По нашей улице ни одного боевика не было, ни один парень не воевал с нашей улицы.

И я вот вытащила свои серьги, внучка – свои, я отдала ему: «Сынок, на, пожалуйста, это, забери, оставь нас живых». Он опять на сына говорит: «Тебя сейчас в глаз застрелю». Когда он так сказал, отец сказал: «Сынок, у него шесть детей маленьких, не убивай, он у меня один». А тот: «Если еще один грамм золота не дадите, то мы вас всех расстреляем». У сына были зубы, коронки, он удалил эти зубы, мы ему отдали. Он только сказал матом, повернулся и ушел. Был пьяный, еле-еле вышел с нашего двора...

Как мы живыми остались, объяснить не могу. Аллах нас спас, Аллах нас живыми оставил.

Вот русская женщина лежит убитая, она вон там лежит на кровати, вон лимонка лежит на кровати, которую они кинули. [На пленке виден подвал, снятый через ведущий в него люк.]

Очень хорошие люди были, соседи были, русские. Мы жили дружно здесь. Мы с собой ее забрали в этот подвал, мы пять месяцев в этом подвале прожили. Она никому плохого не делала. Что она им сделала? Эта женщина хорошая женщина была. Мы вытаскивать ее оттуда, заходить боимся, они заминировали ее там. Она уже протухла, воняет.

Мы закрываем вот крышкой, чтобы кошки, собаки ее не грызли, мы ее закрываем. Вон она там на кровати лежит. Они бросили взрывчатку, убили ее там. Хорошая женщина была. Жалко».

По материалам свидетельств жертв резни в Алды и расследования правозащитников

Отдел мониторинга
Кавказ-Центр